МОДА: КОД ДОСТУПА К ПЕРСОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Почему мода занимает столь заметное место в жизни современного человека? И почему это место остается «заметным», несмотря на скоротечность самой моды? 

В интервью для Vogue британская модель Агнесс Дин, оставившая подиум дабы попытать счастья в Голливуде, на вопрос, не намерена ли она вернуться в модельный бизнес, высказалась в том роде, что там всё уже изменилось, и она сомневается, что сможет «догнать эти перемены». На первый взгляд, такое суждение прямо коррелирует с коммерческой установкой «быстрой моды»: see now buy now. Примечательно другое - нечто подобное мы обнаружим уже в «Персидских письмах» философа Ш. Монтескье. А это первая треть XVIII века: «Если женщина уедет на полгода из Парижа в деревню, она вернётся оттуда настолько отставшей от моды, как если бы прожила там тридцать лет» [1 . C. 161]. 

Свойство моды «меняться» – это её конститутивное качество. «Непостоянство модного образа жизни» (И. Кант) усилено тем обстоятельством, что мода как достаточно выразительная социальная практика существует в виде метафорического высказывания по адресу собственного времени. В силу этих причин мода постоянно оказывается в центре общественной дискуссии. XVIII век является точкой отсчета формирования полноценной публичной сферы, достоянием которой постепенно становится мода как проводник публичности и как конкурентноспособное коммерческое занятие в ряду прочих эксплуатирующее тенденцию общего ускорения и общей недолговечности. Поэтому критическая рефлексия применительно к событию социальной мобильности вообще – и социального ускорения, в том числе, - обращается к моде как яркому аналогу универсальной тяги к быстрым и обязывающим переменам. 

[...]

В случае с модой структурный каркас Реального – Воображаемого – Символического наполняется за счет особым образом трактуемого полюса телесности. Она присутствует во всех этих структурных подразделениях. Так, «Реальное» моды – это, в том числе, избыток телесной и душевной гармонии (максимум эротичности, наслаждения, красоты). Здесь радикализм в понимании Другого как модного образца (средоточия всех мыслимых и немыслимых превосходных качеств, ассоциируемых с травмирующим психическим остатком), с трудом переводится в регистр «Символического». Зато требует от «Воображаемого» субъекта поистине невозможного: субъект не в силах соответствовать и половине тех предписаний, что диктует модный образец и желание ему угодить (вечное стенание модника: «Мне нечего надеть!»). На поддержание модного желания работает современная Машина моды (индустрия глянца, медиа и шоу-бизнеса). Свою роль играет консьюмеристская установка. Применительно к ней все чаще звучат обвинения в «обыкновенном фашизме», поскольку современное потребление поднимает планку выше и выше: Другой, до которого субъект хочет дотянуться, постоянно ускользает в силу абсолютной радикализации собственной «инаковости» (в этом Другом заявляет о себе не просто культ физического и интеллектуального совершенства, молодой энергии, восхитительного эгоцентризма и свободы от любых сдерживающих обязательств, но и – прямо – ожидание бесконечности в проявлении всех этих качеств, то есть, попросту, бессмертия). Поэтому для массового сознания, имеющего дело с вызовами моды, привычной выглядит мифологизация вполне реальных персонажей, приписывание им почти сверх-естественных свойств вечной молодости, вечного энтузиазма в поддержании собственного status quo (так, мы искренне недоумеваем, когда кто-то из них добровольно покидает подиум или пространство медиа, выпадает из публичной сферы, или, чего доброго, вовсе исчезает: персонажи этого особого мира наделены поистине сверх-человеческой способностью бесконечно вступать в брак, менять партнеров и собственные склонности, обзаводиться детьми в любом возрасте и в любых количествах, абсолютно бесстрашно затевать все новые и новые проекты, успевать везде, писать книги, выступать с речами и т. д. и т. п.). 

Травмирующее модного субъекта сравнение с таким Реальным парадоксальным образом сглаживается благодаря устройству самого модного сознания и модного дискурса: они изначально организованы вокруг идеи изменчивости; той идеи, что по-настоящему вечного не существует. Другими словами, такое Реальное притягивает и, одновременно, отталкивает, поскольку на стороне собственно «человеческого» - та самая «изменчивость»: ее-то - как «человеческое» вообще, включая сюда самого себя - субъект, в конечном счете, и выбирает. В результате, механизмы самоидентификации учитывают Реальное моды способом «от противного»: задействованный здесь аффект «смягчает» воздействие травмирующего содержания Реального, включая режим Символического в качестве особого «значимого Другого».

  Социальность, устроенная консьюмеристским образом, производит не только и не столько «объекты модного желания», сколько – желание само по себе и, - что гораздо существеннее – оптику такого желания, при которой всё буквально втянуто в орбиту, одновременно, «желающего» и «потребляющего» взгляда. Здесь все эквивалентно всему, даже «мужское» с легкостью конвертируется в «женское» в том смысле, в каком до того лишь последнее, по преимуществу, выступало объектом разглядывания и символического а, вслед за ним, физического потребления.

В результате, примеряя модную идентичность (сделав себя носителем модного образа), субъект переживает аффект, демонстрирующий, как минимум, двойственную структуру: а) во-первых, как латентно травмирующий, указующий на несамостоятельность, не оригинальность «себя», а б) во-вторых, как позитивный - «присваивающий» чужое желание и, ценой «объективаций себя» в угоду такому желанию - обретший полноту присутствия как цельное, получившее, наконец, доступ к себе «Я». 

Литература

Источник публикации:

Петренко В.В. Мода как форма самоаффектации субъекта: код доступа к персональной идентичности в постклассическом проекте философии субъекта// Вестник Томского государственного университета. 2018, № 432. - С. 41-50. DOI: 10.17223/15617793/432/5 (1 п.л.)