Центр имиджевой культуры DEIMS

Design - Etiquette - Image - Success 

К ГЕНЕАЛОГИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО СУБЪЕКТА :

ЦИНИЧЕСКИЙ МОДУС СОЦИАЛЬНОСТИ

В. В. Петренко, канд. филос. наук, Е. В. Зинченко, канд. филос. наук

Вестник Томского государственного университета, 2014, №387. – С.52-60.


Страницы: 1 | 2 | 3   (продолжение статьи)

Обозначив цинизм как психопатологию, коррелирующую с социальным выбором и социальными предпочтениями, мы указали на его диффузный характер. Эта черта цинического сознания и цинического субъекта может быть генетически отслежена. Выше уже отмечалось, что - в культурфилософском смысле - началом такой формы цинического (как субъективного самополагания и релевантных ему социальных конфигураций) служит Просвещение. По этому поводу П. Слотердайк писал, что диффузный цинизм - незапланированный итог просветительской практики, свидетельство ее краха. Причиной неудачи Просвещения служит наивность его ожиданий и исходных посылок.

Понимая принцип равенства как принцип свободы, просветительский проект разворачивался в противостоянии трем видам зависимостей сознания: 1) зависимости от власти; 2) зависимости от традиций; 3) наконец, зависимости от предрассудков.

Первая - поистине идиллическая - фаза Просвещения базировалась на прекраснодушной вере в то, что индивиды сами по себе жаждут освобождения. По понятным причинам такая простодушная установка практически сразу столкнулась с сопротивлением тогдашних носителей власти и с инерцией некритического отношения к миру вообще. Поэтому не заставила себя ждать стратегия превращения просвещаемого сознания в «клинический случай»: выработку рефлексивных механизмов сопротивления или, как сказал бы Ж. Лакан, рождения продуктивного фантазма для разоблачения и перекомбинации закосневшего дискурсивного кода (в нашем случае, отражающего расстановку политических сил и шире - сложившихся на тот момент форм социальности). Следует признать, что указанная стратегия сформировалась не сразу и вынужденным образом: мысль о том, что сознание идеологично, что это его конститутивная особенность, что режим заблуждения, в котором оно пребывает, отражает «естественное положение вещей», лишь постепенно становилась условием преобразования исторически «отжившего» типа мышления допросвещенческой эпохи. Это открытие новоевропейского разума, обладая исторической ценностью, для нас демонстрирует системность в описании сознания вообще: и «господское» и «подчиненное» сознание, в равной степени, склонны замещать «реальность» предпочтениями, не тестируя их на предмет объективной истинности. «Предрассудки разумности» конкретно-исторического образца артикулируют всю меру некритичности и мифологичности любого сознания. Однако лишь новоевропейский способ обращения с горизонтами собственного исторического типа мышления обнаруживает такое приращение рефлексивности, эффекты которого, в действительности, трансформируют и субъекта власти, и субъекта подчинения.

Критическое просветительское вмешательство имело целью и того, и другого. В отношении первого Просвещение поначалу демонстрирует наивный пафос сотрудничества: увещевание, пожелания смягчения нравов, предполагаемое сокращение социальной дистанции и т.д. Тем не менее, само появление подобной исторической перспективы воли напугало французский королевский режим. Хотя первоначально критика коснулась безобидных форм проявления власти, велась путем указания на ошибки, заблуждения, предрассудки, привычку мыслить так, а не иначе. Но, в результате, власть насторожилась, мобилизовалась и, в конце концов, верно угадала, какого рода орудие противостояния было применено к ней самой. Этим орудием нового господства стала рефлексия. Парадоксальным образом, и субъект господства - в допросвещенческую эпоху - действовал нерефлексивно, он также оставался «естественным», по-своему наивным. (За исключением редких случаев вроде упомя¬нутого «Князя» Н. Макиавелли). Теперь всё изменилось. Атакованный с неожиданной стороны - со стороны тех, чьей свободной энергией королевский режим распоряжался «не задумываясь» - субъект власти оказался перед необходимостью также овладеть средствами рефлексии. Конечно, ему это далось легче, чем остальным. (Правда, сама история уже работала против этого субъекта. Историческое время было упущено).

Как бы то ни было, Просвещение формировало мощные предпосылки самопонимания: индивиды всё в большей степени становились носителями истины о себе и окружающей реальности. В конкуренции за способы интерпретации и реинтерпретации мира просветители и традиционные властные институты вступают в прямую конфронтацию. Не столь важно, насколько отчетливо королевский режим осознавал, что само Просвещение также является властным воздействием, попыткой властью пресечь власть. Достаточно сказать, что «настоящий» - физический - властный субъект это прекрасно почувствовал. Борьба аффектов стимулировала и без того естественную рефлексивность образованного правящего слоя. Знание властвующих о самой власти - это то, что просветители поначалу проигнорировали. Техникам просветительской рефлексии, направленным на правящий класс, - главным образом, на его разоблачение, - последний противопоставил знание, которым всегда владел.
Это было знание о том:
1) на каких правилах строится искусство властвования;
2) знание какого рода является наиболее жизнеспособным в политическом смысле: т.е., что ведет к удержанию и приумножению власти;
3) какой власть должна быть, чтобы поставлять новое знание, способствующее ее упрочиванию;
4) наконец, как, в общем виде, выглядит сознание тех, кем управляют.

Однажды приведя власть в состояние рефлексии, Просвещение вынудило ее ассимилировать даже те рефлексивные механизмы просветительской критики, что были пущены в ход против самой власти (после французских событий, по свидетельству Т. Карлейля, Европа была наводнена роялистскими мемуарами и манифестами, где лидеров Французской революции обвиняли - ни много ни мало - в антигуманном отношении к противнику). Главным же оставалось то, что реактивная структура официальной власти проявилась в модусе отчетливого рессантимента. Всё более рефлексивным способом отдавая отчет в собственных действиях, власть пожелала отделить субъектов подчинения от средств рефлексии. (Строго говоря, этому намерению не могут помешать ни социальные революции, ни изменение исторических форм публичных властных институтов, ни всеобщее образование, ни равенство перед законом). Фактически, такое начало «возгонки рефлексии» запустило механизмы откровенной состязательности в по¬ле политики. Для отражения рефлексивных атак стороны вынуждены использовать всё новые средства и техники. Это означает, что этажи ложного сознания, надстраивающиеся друг над другом, бесконтрольно растут. Практика взаимного рефлексивного разоблачения и «выведения на чистую воду» в разы усиливает ответную реакцию сопротивления, множит критические выпады и инициирует изощренную критику критики. К настоящему моменту этот регион политической рефлексии прочно оккупирован держателями соответствующего сим¬волического капитала в виде целой армии политических экспертов, политических обозревателей, политических аналитиков, консультантов, философов и просто «политических мыслителей». Именно так обстоит дело с политиками-профессионалами и обслуживающими эту сферу критическими и академическими дискурсами. Эффект бумеранга, который мы здесь наблюдаем, сам по себе является теоретической проблемой. Но не менее важно, что Просвещение инициировало реакцию иного рода. Это структура, также являющаяся реактивной, также об¬наруживающая себя в виде рефлексивного сопротивления, но работающая в противоположном направлении. А именно - в скрытой форме противящаяся чужим критическим вмешательствам.

Сознание массы - это то, к чему приложимо усилие и либеральной критики, и «защитных» механизмов власти. Результаты такого двойного воздействия, разумеется, были интроецированы и стали габитусом всех участников.

В том, относительно слабом, рефлексивном знании о себе, которым изначально обладают субъекты подчинения - те, кто должен повиноваться и чья лояльность заранее полагается и программируется - в этом знании они максимально приближены к инстанции формирования эмоции и мотива следующего за ней поступка. Это знание таково, что за ним, как правило, следует молниеносное действие. Реальный субъект власти, конечно, желал бы сохранить такое положение дел в неприкосновенности. Ведь знание об этом знании в субъекте подчинения несет прямую угрозу. Строго говоря, любой анализ - тем более, самоанализ подобного знания - сакральное преступление перед властью.

Наивность самого Просвещения склонялась к чаянию того, что результатом критики станет всеобщее просвещенное сознание. Со стороны метафизики эти идеалистические ожидания поддерживал и питал новоевропейский вариант трансцендентализма. Действительно, повсеместное приобщение к рефлексивным техникам самообнаружения - через их простое, регулярное просачивание в область массового сознания и массовых практик повседневности - ведет к возвышению самосознания, росту естественной автономии, к упрочиванию вектора индивидуации в истории новой и новейшей социальности. Однако главным надеждам Просвещения не суждено было сбыться. Просвещению не удалось справиться с политическим самоотчуждением в модусе поверхностности и заблуждения. Оно лишь модифицировало эту форму ложного сознания, произведя на свет некий гибрид - сознание, отчасти переставшее быть наивным, зато обретшее черты рефлексивно-изворотливого, опасно-непрозрачного, в-общем, цинического.

Ложность того типа мышления, о котором мы говорим, находит выражение в ряде признаков:
1) во-первых, в утрате подлинности (последняя понимается как основа мышления развитого и ответственного, как свободное самополагание);
2) во-вторых, в подмене подлинных оснований самоконституирования и в нежелании «разбираться» с такой подменой;
3) наконец, в вышеобозначенной амбивалентности, вынуждающей этот тип сознания функционировать на грани распада.

Субъекта, на которого сделало ставку Просвещение, более не существует. (Вполне вероятно, что его не существовало вовсе). Как бы то ни было, цельность мысли и поступка классического новоевропейского субъекта представляется в высшей степени тщетной. Необходимое в новых обстоятельствах, исторически обусловленное приращение рефлексивности, воздействуя на психическую почву индивидов, делало ее рыхлой и податливой.

К настоящему времени не только теоретическое, но и массовое сознание трудно удивить суждением, что любой факт - лишь сумма политически и идеологически детерминированных интерпретаций. Поле современной политики диффузно в той же мере, что и претензии на власть. Поэтому практики взаимного рефлексивного разоблачения действуют повсеместно. Следует признать, что для субъекта повседневности последнее обстоятельство зачастую - непомерная психоэнергетическая нагрузка. Современный субъект испытывает непрекращающийся социокультурный прессинг, воспринимаемый как результат кратного усложнения мира, возрастания его гетерогенности, подталкивающего к совершенствованию средств защиты. Новая жизнемирная установка покоится на утраченной вере в естественность чего бы то ни было: изначальная природа чего бы то ни было находится под вопросом; объективность любого рода выглядит подозрительной. Тяжелое обвинение в нравственном и социально-правовом релятивизме стало общим местом той формы морализаторства, что преследует субъекта современности с момента его появления. Для него, якобы, не осталось ничего устойчивого, прочного: всё пришло в движение и является коррелятом практического интереса. Действительно, где бы ни обнаружил себя современный субъект, он находится в режиме игры (не случайно, терминология «игроков» - столь удачная находка не только медийных дискурсов, отслеживающих поля бизне¬са или политики, но и академического языка описания, где «игроки» в поле экономики, культуры, образования и, разумеется, институтов власти - теоретически полноценное, узаконенное понятие).

Используя парадигму игры, легко убедиться, что ее агенты действуют отнюдь не хаотичным образом. Во-первых, игра предлагает определенные правила, которые следует принимать в расчет. Во-вторых, и это главное, она предоставляет игрокам известную свободу. Как этой свободой распоряжается цинический субъект? Имея в виду политический аспект его целеполагания, рискнем предположить: циническая структура психики субординированных субъектов по обе стороны власти делает их двойными, тройными и т.д. агентами без ясного понимания, на чьей же, в действительности, они стороне. Сознание homo ludens «от политики» - изощренно, изворотливо, всё равно - профессионально или сколь угодно широко (диффузно) - понимаем мы горизонт политического мира, где субъекты борются за власть или стараются от нее уклониться. Всё вышеизложенное означает, что силы сопротивления ушли глубоко в подполье, и что эти силы носят внутрипсихический характер. Именно это создает условия для феномена, который Ж.-Ф. Лиотар и Ю. Хабермас именуют кризисом легитимации: индивиды отторгают то, чему причастны внутренне; они обнаруживают реакцию самоустранения там, где заявляет о себе дефицит субъективности. Разумеется, остаются различия в том, как эта реакция организована методически со стороны агента властного и подвластного. На первый взгляд, большая политика с большими ставками, с настоящими игроками-профи умело пользуется стратегией внутренней эмиграции, взятой на вооружение субъектом подчинения. (Двойные стандарты, конечно, не объявляются хорошим тоном, их не выставляют напоказ, однако особенно и не скрывают: серьезные заявления все равно никто не принимает всерьез. Пассивность обывателя позволяет вести двойную игру открыто: возражений не последует). В то же время, «хитрости» цинического разума, его общие для всех дефициты, присущие, в равной степени, субъекту власти, вынуждают последнего действовать осторожно, быть «политкорректным». (Игрок в поле современной политики, сколь циничен, в привычном смысле слова, он бы ни был, знает: при любой, максимально полной социализации, при любом, в его пользу, программировании наивности, в электорате сохраняется тугоплавкий несоциализируемый остаток. Это неотчуждаемый сгусток психической энергии, дающий выход определенной перспективе воли, а именно - воли индивидов к самоутверждению. Той самой воли, что позволяет массе - после Просвещения - оставаться программируемой, но делает ее не до конца предсказуемой). В результате, субъект власти так же, как и все остальные, практикует «сдерживание» в осуществлении собственной субъективности. Фактически, он испытывает в психоэмоциональном отношении те же муки недореализации. Он просто вынужден наращивать стратегии «сознательной консервации наивности», изобретать и пускать в ход всё новые политики контр- и антирефлексии, предназначенные субординированному субъекту подчинения. Такая гонка на «рефлексивное опережение» предстает изматывающей для обеих сторон: она духовно обескровливает современного субъекта, истощает его жизненные силы. В конечном итоге, страдает само поле современной социальности, поскольку оно недополучает энергии индивидов, растраченной на поддержание пустоты - политическая машина, институты власти в большой мере работаю вхолостую. Существует ли возможность коррекции описанного типа сознания? Видимо, пока этот вопрос открыт. Хотя ясно, что только правовые схемы и техники в целях подобной коррекции не работают. Они нерелевантны и малоэффективны. Правовой, да и собственно политический субъект - лишь грань, эффект того исторического мо¬дуса мышления, рациональности и перспективы волеизъявления, что для своей трансформации требует особой формы критики не одного сознания, но и общества в целом, его культуры, его истории. Есть шанс, что анализ социального субъекта, как и анализ социальности вообще, учитывающий психоэмоциональное априори, может предложить конкретные шаги, выработать позитивные психосоциальные практики, обеспечивающие единство поступка, мысли и самочувствия.  

 << Предыдущая страница  | 2 | 3  

Литература:

1. Слотердайк П. Критика цинического разума/ Перев. с нем. А.В.Перцева.- Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001.- 584 с.
2. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. Пер. Завена Баблояна – Харьков:ХЦГИ; СПб.: Алетейя. – 2002. – 168 с.
3. Лиотар Ж.- Ф. Состояние постмодерна/ Пер. с фр. Н.А.Шматко – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб: Алетейя, 1998. – 160 с.
4. Ницше Ф. К генеалогии морали// Ницше Ф. Сочинения: В 2-х томах. Т.2. М.: Мысль, 1990.
5. Фрейд З. Недовольство культурой// Психоанализ. Религия. Культура. М.: Ренессанс, 1992.
6. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996.
7. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. Пер. с нем. – М.: Изд – во «Весь Мир», 2003. – 416 с.
8. Лакан Ж. Семинары. Книга II: «Я» в теории З. Фрейда и в технике психоанализа ( 1954/1955). / Пер. А.Черноглазова. М.: Гнозис; Логос, 1999.
9. Zizek S. Welkome to the Desert of the Real. London, New York: Verso, 2002.


ПРОГРАММЫ

Курсы лекций, семинары, тренинги, консультации

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

 Лекции

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Семинары

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Тренинги

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Консалтинг

СТАТЬИ

по теме имиджевой культуры

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Дизайн

Статьи о моде, законах стиля, элегантности, дресс-кодах, мужском и женском гардеробе, аксессуарах. Дизайнеры и модные коллекции.

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Этикет

Статьи об этикете и повседневной культуре. Какие существуют типы этикетных практик. Ситуативный этикет и трудные случаи этикета.

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Имидж

Статьи о видах имиджа, особенностях формирова-ния первого впечатления, о возможностях управле-ниия производимым впечатлением.

Центр имиджевой культуры DEIMS - Имидж и Этикет

Культура

Статьи о том, что такое культурный код, мода, стиль и образ жизни. О философии жизни, этике, ценностях, психологии, социальных ...

© Copyright 2008-2024 DEIMS.RU- All Rights Reserved